Хемлок Гроув [любительский перевод] - Брайан МакГриви

– Если ты мне не ответишь, – продолжил Питер, – я задушу тебя прямо сейчас.

Кристина снова поднялась на колени.

– Я так решила, – сказала она. – Я этого хотела.

– Хорошо, – кивнул Питер: хоть что-то, и повторил: – Хорошо.

Он присел на корточки, – они оказались на одном уровне.

– Если решишь превратиться сегодня, то умрешь.

– Ты убьешь меня, Питер?

– Да, – ответил он.

– Ты меня ненавидишь? – спросила она.

– Нет. Я не ненавижу тебя.

Она радостно улыбнулась.

– Почему она? – задал вопрос Питер. – Почему ты пошла к ней?

Кристина посмотрела на Литу. Вчера, видя, как Роман с доктором несли еду и одеяла в часовню, она поняла, что Питер там. Она не сомневалась в этом так же, как в местоположении собственного сердца. Питер сотворил ее, теперь он – часть ее. От себя уже не спрячешься, только не в конце.

– Потому что, когда я увидела тебя здесь, с твоей гадкой маленькой штукой в этой шлюхе, больше всего на свете я захотела ощутить ее страх на своем языке, хруст ее костей на своих зубах и тепло ее крови, стекающей по шерсти на моей шее.

Она посмотрела на него с надеждой.

– Мы можем съесть ее вместе, – сказала она. – Я всегда оставляла тебе куски побольше.

У Литы появилось двойственное чувство. Первое впечатление ошибочности происходящего, за которым она наблюдала, больше не относилось к объекту, – девочке – но легче от этого ей не стало.

Питер побледнел, он оперся на одно колено, чтобы не упасть. Кристина улыбалась с томной меланхолией.

– Все в порядке, – произнесла она. – Раз ты меня не ненавидишь, можешь убить меня. Тебе лучше сделать это сейчас, пока я такая, как ты хочешь. Это уже начинается, у тебя мало времени. Я больше не могу себя контролировать, как и ты не можешь поменять местами день и ночь. Делай, что должен, пока еще не стемнело. Ты создал меня. Я твоя.

Она положила руки на пол и поползла на четвереньках, остановившись, когда между их лицами осталось не больше дюйма.

– Ты мой создатель, можешь делать со мной все, что захочешь.

Питер встал на колени в последних лучах заходящего солнца, падающих на глаза, которые теперь, в подлунном мире, казались едва живыми.

– О, Боже, – сказал он. – Пожалуйста, прости меня.

Она снова улыбнулась.

– Я никогда не слышала своего другого имени, – прошептала она, хотя это уже не был голос говорившей до этого девочки, этот звук походил на скрип шарниров в воротах ада, звук, опаснее всех вещей на свете, которым даже нет наименования.

А затем она обратилась.

Рот Литы раскрылся, готовый издать громкий вскрик, который так и не прозвучал. Роман схватил ее за руку, поднял и потащил к алтарю. Питер перекатился назад за скамью. Кристина дрожала и выла, и монстр в ней, куда больше и злее ее самой, вырвался наружу сквозь лопнувшую, как от взрыва, плоть, словно сдетонировала огромная бомба эффективного насилия. Превращение было мгновенным и бесповоротным. Теперь это животное. Теперь это убийца. Величиной с отощавшую лошадь, а на белом меху висят окровавленные куски одежды, кожи и плоти. Убийца до кончиков волос. Зверь посмотрел на Питера. Все было написано в его глазах. Он присел на тонкие спичечные ноги, затем распрямил их в бурлящей ярости и, опьяненный витающим в помещении страхом, бросился убивать.

Но произошло то, что могло показаться смешным при других обстоятельствах: провод удлинителя отдернул зверя назад в воздухе, и все тело, щелкнув позвонками, с подрезанным визгом рухнуло на землю. Он рвался вперед, царапая пол когтями, и чем яростнее были попытки сопротивления, тем туже затягивалась петля удлинителя. Из лязгающей пасти брызгала пена: белые хлопья попали Питеру на лицо, когда он появился из-за скамьи. Лицо Питера выражало спокойствие и понимание. Понимание зверя. Его имя, не-такое-уж-тайное имя, было Боль.

Роман, загораживая собой Лету, возился с кейсом, наконец, он достал секиру и понадеялся, что у Питера еще остались какие-нибудь козыри в рукаве, потому что, держа ее сейчас в своих руках перед лицом примитивной ярости, выпущенной из клетки, он осознал – нет такого оружия, способного победить этого зверя. Еще меньше комфорта доставляло то, что Питер спокойно стоял там, наблюдая, как белый волк зарычал и покрылся пеной, напрягшись так сильно, что чуть не удушился. Шнур уж точно долго его не удержит, а Питер просто стоит там, будто смотрит, как догорает сарай от попавшей в него молнии, или любой другой природный феномен, происходящий по случайности.

– Сделай же что-нибудь! – крикнул Роман. У него не было лучшей идеи.

Питер отвернулся от белого волка, и Роман заметил теперь, что он держит в руках нечто, ранее лежавшее за скамьей. Банка. Питер вытер волчью слюну с лица. Затем открыл емкость и погрузил в нее руку. Совсем не это имел в виду Роман. Белый волк отступил и предпринял еще одну попытку, рванулся, дернулся в другую сторону, шнур запутался вокруг задней лапы. Как актер, наносящий сценический грим, Питер натер жиром свое лицо и повернулся обратно к белому волку. Роман понял.

– Питер! Нет!

Но Питер проигнорировал его. Белый волк, зажав провод в челюстях, сомкнул их вместе с режущим слух щелчком и поднялся во весь рост с перегрызенным удлинителем вокруг шеи. Зверь двинулся вперед и остановился перед Питером. Лита закричала, наконец-то вернувшись к реальности, и впилась ногтями в плечо Романа, стараясь вырваться от него, но он крепко держал ее, помня, что у него есть работа, которую нужно делать, и он ее делал. Стоять между оборотнем и ею.

Белый волк обнюхал лицо Питера и лизнул. Питер стоял. Он закрыл глаза. Как будто оценивал аромат духов или ожидал поцелуя. Но, на самом деле, он вспоминал. Это был первый волк, с которым он столкнулся после Николая, он вспомнил с внезапной живостью ощущение языка Николая. Прекрасное воспоминание, вполне подойдет для последнего, прежде чем он лишится своего человеческого лица.

Белый волк прыгнул и сорвал кожу с его лица.

Лита продолжала кричать, но Роман сомневался: раздается этот крик возле его уха или где-то далеко, далеко позади. Питер сжался на полу, а белый волк опустил голову и лакомился остатками жира. Плохой знак – зверь, погрузивший морду в лицо его друга. Перед глазами Романа всплыла старая цитата, которую Джейкоб Годфри счел важным записать над своим портретом: НАША ЛЮБОВЬ НЕ ДОЛЖНА БЫТЬ СМЕСЬЮ СЛОВ И МИЛЫХ ТОЛКОВ. ОНА ДОЛЖНА БЫТЬ ОТРАЖЕНИЕМ ДЕЙСТВИЙ И ИСКРЕННОСТИ. Роман кивнул. Настал его час. Этот зверь не хочет его, он хочет получить ее, но этому не бывать. Оборотень придет за ней, и Роман бросится на него и, возможно, сумеет убить, хотя, скорее всего, убьют его самого, но, в любом случае, сперва этот зверь пройдет через него. Он видел в зеркале бьющееся сердце, его Убийство, и он знал: сердце было его собственным, и, как и всем сердцам, ему некуда прятаться. Но ради нее он готов, может, он и не был воином, но одно чувство управляло им – величайшая и эпическая сила любви.